Здесь представлены воспоминания Виктора Амазасповича Амбарцумяна, относящиеся к его многообразной деятельности как ученого и государственного деятеля.

«Эпизоды жизни» - воспоминания Виктора Амазасповича, изданы посмертно в 2001 году. «Эпизоды жизни» состоят из пяти частей: Тифлис, Ленинград, Елабуга, Ереван, Дневник.

Тифлис (1908 - 1924)

Я родился в Тифлисе в 1908 году, 5 сентября по старому стилю. Мой отец, Амазасп, был сыном Асатура Арутюновича Амбарцумяна, жителя села Басаргечар (ныне Варденис), и сам родился в Басаргечаре. Начальное образование мой отец получил в деревенской школе и часто рассказывал, что школа находилась в деревне Большая Мазра, куда ему приходилось ходить пешком.

Деда своего, папа-Асатура, я хорошо помню, но родная моя бабушка рано умерла. Папа-Асатур скончался в 1916 году в Басаргечаре. Получив известие о болезни папа-Асатура, отец выехал из Тифлиса, где мы жили, в Басаргечар, но поспел только к последним его часам, когда мой дед уже потерял сознание.
Амазаспу Асатуровичу Амбарцумяну, моему отцу, я обязан всем.

Когда мне было 3-4 года, он заметил, что я с легкостью решаю простые арифметические задачи. Для меня даже не представляло труда перемножать в уме любые двузначные числа. Отец начал всячески поощрять мой интерес к таким упражнениям. Он очень был воодушевлен и пытался даже в 5-6-летнем возрасте познакомить меня с алгебраическими задачами. Отец чрезмерно хвалил меня перед нашими знакомыми. По его мнению, я демонстрировал признаки математического таланта. Действительно, я любил выполнять арифметические действия, и при поступлении в школу выяснилось, что в этом я сильнее других учеников.

Отец настаивал на том, что я должен специализироваться в математике. С двенадцати лет я заинтересовался астрономией, не оставляя, однако, математику. В частности, отец был несколько недоволен, когда, окончив школу и отправившись в Ленинград (ныне Санкт-Петербург), я выбрал астрономическую специальность, но, так как обе специальности были на одном факультете, он примирился с моим выбором.

Выбор Ленинградского университета не был случайностью. Отец сам закончил в 1907 году юридический факультет Петербургского университета в период наибольшего его расцвета. Отец утверждал, что Петербургский университет в то время был сильнее многих европейских университетов. Это убеждение имело свое основание. На юридическом факультете в то время общий курс теории государства и права читал профессор Лев Петражицкий. По мнению отца, он был гениальным теоретиком права.

Товарищи моего отца рассказывали мне, что отец настолько был вдохновлен теорией Петражицкого, что благоговейно слушал его лекции стоя. Прослушав тот или иной его предмет (например, общую теорию права), он не удовлетворялся сдачей экзамена, но еще раз посещал тот же самый курс и снова сдавал экзамен. Для него Петражицкий был богом. С детства помню, что в нашем доме всегда были открытки с его портретом.

После революции Петражицкий переселился в Варшаву (был поляком по национальности). Там он переиздал свои книги на польском языке. Скончался в Польше в тридцатых годах.

В пятидесятых годах отец поручил одному сотруднику Академии, направлявшемуся в Варшаву, возложить цветы на могилу Петражицкого. Кажется, поручение было выполнено.

В шестидесятых годах я сам побывал в Варшаве. Вместе с женой мы посетили могилу Петражицкого. Польские астрономы спрашивали меня, почему именно мне интересен Петражицкий. Я подробно объяснил. Действительно, удивительно, что на родине Петражицкого даже специалисты, хотя и знают его имя, но не сознают, что Петражицким следует так же гордиться, как они гордятся Коперником.

И теперь, если кто-нибудь из моих внуков поедет в Варшаву, я обязательно поручу ему посетить могилу Петражицкого. Сколько отец рассказывал о нем!

Мой отец был горячим, страстным, беспокойным (по сравнению, например, со мной) человеком. Мы считали, что даже ребенок мог его обмануть. Кое-кто из окружающих ему не нравился, и в этих случаях он ни от кого не скрывал своего мнения. Это порождало много трудностей в его жизни. Он с легкостью приобретал врагов и часто дело доходило до суда. Будучи юристом, он не избегал судов. В дальнейшем мне удалось убедить его в том, что судов лучше избегать, и в последние годы жизни, увлекшись переводами греческих классиков (с греческого на армянский), он более не обращался в суд.

В молодости отец любил играть в карты, и бывали случаи, когда он проигрывался до последней копейки. Однако должен признаться, что это случалось редко.

Трудолюбие отца требовало вдохновения. Помню, как, переводя греческих классиков, он просиживал целые ночи за работой. В последние годы жизни отец увлеченно преподавал классическую греческую и другую литературу, и его воодушевленность передавалась студентам.

Отец любил свою семью. Когда моя большая семья переселялась из города в город (Ленинград-Елабуга, Елабуга-Ереван), отец следовал за нами и стремился жить недалеко от нас. Особенно любил он мою старшую дочь (свою внучку) Карине. В целом свете для него не было более любимого человека.

Отец очень любил книги. После его смерти моя мать подарила его большую библиотеку Академии наук Армении.

Моя мать, Рипсиме Сааковна, родилась в 1885 году. Она была дочерью Тер-Саака Хаханьянца, священника из Цхинвали.

Как всякая армянская женщина тех времен, мать, в основном, занималась домашними делами. Особенно любила чистоту дома и детей. Когда я умывался, она всегда стояла рядом: хотела, чтобы я мылся чисто. Вне дома бывала редко. Помню только, что когда мы всей семьей ходили в театр (такие случаи бывали очень редко), то, возвратившись, она долго вспоминала разные смешные ситуации и выражения.

Относительно женитьбы моих родителей мне известно следующее. В 1905 году мой отец, студент Петербургского университета, находился в Тифлисе, поскольку, в связи с революционными событиями, университет не работал.

Отец решил жениться, и товарищи посоветовали ему отправиться в Цхинвали с целью жениться на какой-то определенной девушке. Он поехал в Цхинвали и там случайно остановился в доме армянского священника Саака Давидовича. Однако увидев его дочь Рипсиме, он был очарован ею и тут же попросил у Тер-Саака ее руку.

Такая решимость Амазаспа Амбарцумяна очень удивила Тер-Саака, сначала Тер-Саак сомневался и решил телеграфировать в Петербургский университет с целью выяснить, действительно ли Амазасп Амбарцумян является его студентом. Получив положительный ответ, Тер-Саак дал свое согласие. Авторитет студента Петербургского Императорского университета был очень высок! Свадьба состоялась в Тифлисе.

С 1906 года учеба моего отца в Петербургском университете продолжилась, и в 1907 году он окончил университет. Когда я был школьником, я часто рассматривал отцовский диплом Императорского университета. Тогда он поражал меня своей солидностью, но, к сожалению, с тех пор я его не видел.

Вообще говоря, я всегда был невнимателен к делу сохранения важных документов. Например, когда я в 1928 году окончил тот же Ленинградский университет и защитил дипломную работу, то диплома не получил. Лишь в 1978 году, когда исполнилось 50 лет со дня моего окончания университета, я, посетив университет, получил диплом. В университете это событие вызвало удивление, так как многим было известно, что с 1940 по 1944 год я был проректором университета по научной части, и мне было бы легко в те годы получить диплом. Так что в дипломе написано, что он выписан в июне 1928 года, но вручен в июне 1978 года.

Отец скончался в 1965 году в Бюракане. Моя мать прожила после этого 7 лет. Они похоронены рядом на кладбище Бюраканской обсерватории.

Из Тифлиса наша семья (отец, мать и мы, трое детей) летом ездила в Басаргечар, родную деревню, как на дачу. Это нам удалось несколько раз, но мои самые ранние воспоминания связаны с 1914 и 1916 годами.

В 1916 году мы всей семьей побывали на яйле и пробыли там два или три дня. Когда мы ехали из Басаргечара на яйлу, то в пути что-то сломалось в телеге. Мы были вынуждены заночевать в деревне Дашкенд и лишь на следующий день продолжить свой путь на яйлу. В Дашкенде остановились в доме знакомого турка. Надо сказать, что у этого турка (как теперь говорят, азербайджанца) мы встретили самое радушное гостеприимство. Горы и яйла произвели на меня огромное впечатление благоуханием воздуха и величием Кейти-дага.

1 сентября 1917 года я поступил в 3-ю тифлисскую гимназию. Обучение велось на русском языке, но и армянский язык был поставлен хорошо. Кроме армянского языка, мы проходили на армянском языке армянскую историю и географию.

В нашей семье армянский язык был святыней. Никогда не забуду нашего учителя армянского языка и истории. В Тифлисе он был одним из лучших учителей армянского языка. Его звали Гайк Овакимян. Вспоминаю его, как вспоминают святых.

Начиная с 1921 года, я все больше и больше увлекался астрономией. Конечно, большая часть прочитанных мною книг относилась к популярной литературе, однако с помощью звездного атласа (русское издание атласа Месье) я познакомился со звездным небом. Мой интерес был огромным, и за несколько месяцев я прочитал большинство доступных мне книг.

Отец заметил, что я за столь короткое время овладел многими разделами этой науки. Он хвалил меня перед всеми, демонстрировал, как я владею предметом. Я, конечно, сознавал, что владею только результатами, но аппарата исследований совсем не знаю. Правда, с тринадцати лет я начал читать книги и этого направления.

В Тифлисе был один очень хороший учитель, знаток астрономии, Сундуков Николай Игнатьевич. Он в начале десятых годов окончил Московский университет по специальности астрономия и преподавал в четвертой гимназии. В связи с этим в 1921 году я перешел из третьей гимназии в четвертую. Сундуков оказал мне большую помощь в овладении основами астрономии, и когда я, окончив школу, поехал в Ленинград, он послал со мной письмо на имя члена-корреспондента Академии наук Костинского, в котором рекомендовал меня, как молодого человека, серьезно относящегося к науке. Сундуков скончался, когда я уже окончил университет. Я очень обязан ему.

В четвертой гимназии я проучился три года. Национальный состав там был смешанным. Армяне большинства не составляли, как это было в третьей гимназии, но были довольно многочисленны. Очень хорошо преподавался русский язык, но по армянскому языку за три года прогресса почти не было.

В последнем классе (седьмом) Советскую Конституцию нам преподавал некто Эгнаташвили. Как мне объяснили позже, настоящим отцом Сталина был аристократ Эгнаташвили, а мой учитель Эгнаташвили был законным сыном этого аристократа. Не знаю, насколько это объяснение соответствует действительности.

В Тифлисе наша семья была в тесных дружеских отношениях с семьей Арама Тер-Григоряна, университетского товарища моего отца. Арам Тер-Григорян был родным братом Ваана Терьяна. Ваан Терьян в это время жил в Москве, но иногда бывал в Закавказье. Хорошо помню, как однажды кто-то позвонил в нашу квартиру. Мать открыла дверь. Оказалось, что это был Ваган Терьян, искавший отца. Отца дома не было, и он ушел, а мать сказала, что это был Ваан Терьян, но я сумел увидеть с балкона только спину уходившего Терьяна. Это произошло, по-видимому, в 1915 или, более вероятно, в 1916 году, и я уже знал, что Терьян — известный поэт.

Теперь я с гордостью говорю, что видел Ованеса Туманяна, впоследствии часто встречал Аветика Исаакяна (после того, как он переехал в Ереван), хорошо был знаком с Дереником Демирчяном, но Ваана Терьяна видел только со спины. Жаль, тем более, что мы много времени проводили с семьей его брата, Арама Тер-Григоряна.

Помню, как в 1920 году наши семьи вместе сняли в Коджорах дачу и там провели лето. Почти каждый день наши семьи обедали вместе и очень сблизились. Умная и скромная дочь Арама Седа была моей ровесницей и мы стали друзьями. После переезда из Коджор в Тифлис дружба наших семей продолжалась.
Из тифлисских воспоминаний хочу рассказать здесь еще три случая.

В 1918 году в третьей гимназии состоялся утренник. Хотя гимназия состояла в то время почти целиком из русских классов, утренник происходил на армянском языке. Я любил декламировать стихи по-армянски, и к тому же мой голос был довольно зычным. По-видимому, по этой причине мне было поручено прочитать стихотворение «Артавазд» Иоаннеса Иоаннисяна. Я декламировал с воодушевлением. Меня подозвал к себе Ованес Туманян, который присутствовал на утреннике. Я подошел, он меня похвалил и поцеловал. Спросил, не сын ли я Амазаспа. В жизни я получал много премий и орденов, но до сих пор я считаю наивысшей наградой эту похвалу Ованеса Туманяна. Жаль, что он рано ушел из жизни! Как нужен такой Отец нашему народу!

В Тифлисе было товарищество армянских писателей. Мой отец был секретарем этого товарищества. Было также и общество грузинских писателей. Там в области поэзии властвовала группа символистов под руководством Григора Робакидзе. Армянское общество решило на своем заседании выслушать доклад моего отца о новейшей грузинской поэзии, поводом для чего было появление сборника стихов грузинских символистов на русском языке.

Мнение моего отца заключалось в том, что футуризм, крайний символизм и подобные течения представляют собой упадочные явления в мировой литературе. Но он не отрицал таланта грузинских символистов. При обсуждении доклада среди выступавших был и Паоло Яшвили. Несмотря на бурную дискуссию, атмосфера была очень дружелюбная. Чувствовалось, что обе нации уважают друг друга, а разногласия являются теоретическими.

Хочу также рассказать, как мы, ученики третьей гимназии, участвовали в проводах армянского народного героя Андраника.

Это случилось в 1919 году, в Тифлисе, перед домом Ованеса Туманяна, на Вознесенской улице. Ученикам сообщили, что Андраник находится там и собирается выехать за границу. Вся наша школа собралась и отправилась к дому Ованеса Туманяна, где уже собрались ученики нескольких школ. Андраник вышел и приветствовал собравшихся учеников. С ним были также его телохранители. Нам было непонятно, почему Андраник уезжает. Мы не знали, что он окончательно прощается с Закавказьем. Мы не догадывались, что в таком возрасте ему уже невозможно быть командиром добровольцев. Грустные, мы разошлись по домам.

По окончании школы моя сестра Гоар и я решили поехать в Ленинград для получения высшего образования. И вот в один из августовских дней наши родители собирали нас для поездки в Ленинград. Из Гори приехал Тер-Саак. С ним и с родителями мы приехали на вокзал. Однако билетов на московский поезд нам не досталось, и мы вынуждены были сесть на поезд, который шел до Ростова. В Ростове снова не удалось получить место в прямом плацкартном вагоне и пришлось ехать в товарном вагоне. Наше путешествие до Москвы заняло три дня, но оно было очень приятным. В поезде мы встретили студентов, возвращавшихся с каникул в Москву и в Ленинград. Студенты пели русские народные песни. Здесь же я впервые встретился с простыми русскими крестьянами. Один из них очень был стар и повторял: «Я барыне ручку целовал». Мы многому научились, увидели жизнь. Ведь до тех пор я и Гоарик жили в семье, с родителями.

Так начался второй период моей жизни. Он прошел в России, главным образом в Ленинграде.

Несколько слов о сестре Гоар и брате Левоне.

Сестру дома всегда называли Гоарик. Она была на год старше меня. В Ленинграде в августе 1924 года ей не удалось сразу же поступить в университет (не было направления от университетской партийной организации). Но в 1925 году она поступила на первый курс математического факультета. С нею училось много блестящих студентов. Из них по крайней мере двое (С. Л. Соболев и С. А. Христианович) стали академиками. Гоарик окончила университет в 1929 году.

После окончания Гоарик стала преподавать высшую математику в финансово-экономическом институте и одновременно поступила в аспирантуру по теории вероятностей и статистике к академику С. Н. Бернштейну. Под руководством Бернштейна она окончила аспирантуру и стала кандидатом наук. Впоследствии (начиная с 1944 года) стала доцентом ереванских вузов. В годы войны Гоарик была с нами в Елабуге. Вышла она замуж в 1939 году за Ованеса Петросяна и у них родился сын — Левон. Гоарик скончалась в 1979 году.

У нас с Гоарик был младший брат по имени Левон. Он родился в 1910 году, т. е. был на два года младше меня.

После окончания средней школы Левону не удалось поступить в Ленинграде в высшее учебное заведение, т. к. в средней школе он учился на армянском языке. Однако он сумел поступить на краткосрочные курсы гравиметристов, после чего работал в гравиметрических экспедициях Ленинградского астрономического института. В 1933 году, когда Левон был в экспедиции, мы получили телеграмму о его болезни. Отец сразу же выехал в район экспедиции. Однако выяснилось, что телеграмма была послана уже после смерти Левона. Отец поехал помочь ему, но смог только привезти в Ленинград его тело.

Много лет спустя нам стала известна версия смерти Левона, возможно, более вероятная. Согласно этой версии, он принял участие в ночной охоте на волков. Дело было в пустыне, в Гурьевской области. Охота велась на грузовике. На крутом повороте он выпал из грузовика, дверца открылась, и брат упал на землю, был ранен и вскоре скончался. Нам решили не сообщать истинную причину смерти. Об этом нам рассказали после войны в Абрамцеве, в семье одного из отдыхавших там академиков. Прошло уже много лет, и мы не продолжили расспросов.